Учеба в ГИТИСе
- Вы не отставали по этому предмету?- Я вообще ни по какому предмету не отставал. У меня троек не было: либо два, либо пять. Если ничего не делал, тогда два, а если хоть что-то делал, тогда пять. Но две четверки в аттестате были: по труду и физкультуре. Физкультурой я пренебрегал демонстративно. Я занимался профессионально фехтованием, все время на тренировках, буду я еще на какую-то физкультуру ходить, подтягиваться на канате! По физкультуре мне тройку переправили на четверку -все-таки мама зам. директора школы. А по труду я не получил пятерку, потому что однажды подрался с учителем.
- Как подрались?- Ну. так. Так вышло. Нелепо, понимаю. Даже не подрался, а начал его передразнивать. Он мне врезал. Я его толкнул. Он мне опять врезал.
И я вылетел в коридор, упал. А в это время шла комиссия какая-то, которую сопровождала моя мама. Увидев высокое начальство, я сделал вид, что меня убили. Судорогу дал, легкую такую, ногами, и мать, перешагнув через меня, сказала историческую фразу: «Встань, не верю». Всю свою последующую жизнь я уже пытался играть так, чтобы мне верили.
- Гитару вы в те же годы освоили? Самостоятельно или учились в музыкальной школе?- К сожалению, сам. Не могу себе этого простить. Меня привели в музыкальную школу. Два педагога - по фортепиано и скрипке посмотрели меня и оба сказали, что у меня клиническое, полное отсутствие музыкального слуха. На самом деле я был не в духе. Не понравилась мне атмосфера: я вошел, они ткнули пальцем в клавиши и велели: «Повтори звук». В этой профессии надо сразу делать, что тебя просят, а я сначала стал представлять, как буду выглядеть, когда стану воспроизводить этот звук. Как буду тянуть: а-а-а. Понял, что буду выглядеть как полный дурак. И решил это сделать плохо.
Меня, естественно, не приняли.
Моя первая гитара была подарком моего киевского дедушки. Она стоила 9 рублей 50 копеек, точнее, 10 долларов, потому что продавалась в валютном магазине «Березка» в гостинице «Интурист» на Крещатике. Дед жил во дворе этого дома, и девочки, которые работали в этой «Березке» и в гостинице, его знали. Он был веселый человек. Так вот, он их давно просил продать гитару. Но долларов у него не было. И девочки придумали, как ее продать за рубли: «Нужно тогда поцарапать ее в каком-нибудь месте». Дед сказал: «Сзади». Они на корпусе сделали царапину, и гитару пришлось «развалютить».
- Какова теперь Одесса, по сравнению с городом вашего детства? Что ушло безвозвратно?
- Люди, конечно. То, что делает город городом. Я уехал из Одессы в Москву в неполных 17 лет. В 1960-х годах, после событий в Чехословакии, была первая волна эмиграции. Это когда с теми, кто уезжал за границу, не здоровались, прятались от них, они становились изгоями, белыми воронами, с ними прекращались отношения на бытовом уровне. Я помню, как это было на уровне двора. Что такое в Одессе был двор? Все друг про друга знали. Большое общежитие, со всеми минусами и плюсами. Но плюсы добавляет только время. Когда проходит много времени, уже с теплотой вспоминаешь, как там сидела тетя Люба на скамейке и знала, что в 32-й квартире будет на обед. Или дядя Миша мог рассказать бюджет всех сорока квартир дома номер тринадцать. Время поэтизирует эту атмосферу, а на самом-то деле ничего хорошего. Слово «любовница» я вообще не знал, потому что как это кого-то привести домой! Об этом будет знать вся улица. Надо сначала развестись, а уж потом попробовать, что это такое.
Позже была вторая волна одесской эмиграции, если я не ошибаюсь, в 1974 году, когда я уже учился в ГИТИСе, и окна нашей аудитории выходили на посольство Нидерландов, которое выдавало транзитные визы. Они оформляли отъезжантов в Израиль. Очереди у посольства милиция все время старалась рассеивать, и люди прятались в подъездах и в нашем скверике. Мы смотрели в окно, а в это время бывший референт Сталина, профессор Русев читал нам историю КПСС. А в соседнем здании на театроведческом факультете историю театра изучала внучка генсека Леонида Брежнева Вика. Ее привозила «Волга» и высаживала за сто метров от института, чтобы никто не видел. И иногда следом за ней на расстоянии следовал охранник. Очень красивая была девочка.
Что является особенностью одесской - это ни на что не похожий, парадоксальный способ думать и шутить. Это не народный промысел. Вот кто-то делает матрешки, а мы изобретаем шутки. Нет, это образ жизни. Мы просто так живем.
Одесса никогда никому не прививала комплекса провинциальности. Когда я только поступил в ГИТИС, я сидел на занятиях, смотрел на некоторых своих однокурсников и думал: «Как вам не повезло со школьными учителями-то. Не было у вас этих Цыписов. Абрамовичей. Ревичей. которые были у меня: физиков, историков, математиков и химиков, которые потом преподавали по всему миру в лучших университетах». Фантастические люди! И этот замес еврейского, русского, украинского, молдавского, болгарского, греческого в каких-то непонятных пропорциях, брошенный в один котел рядом с морем на очень благодарной и очень сытной земле, хорошо родящей, и создал этот феномен, который называется Одесса и одессит.
- Фамилия Стоянов имеет ведь болгарское происхождение?- Абсолютно. В Одесской области очень много болгар и болгарских поселений еще с царских времен. Когда в Болгарии было турецкое иго, Россия помогала болгарам и тем. что вывозила их оттуда и давала наделы земли. Российская империя была заинтересована в том, чтобы южные земли развивались. Вдоль моря роскошные земли, хозяина у них не было, а болгары, как известно, очень хорошо возятся с землей.
Мои предки по отцовской линии перебрались в Россию в конце XLX века. Женились все внутри своего клана, и так продолжалось до конца 50-х годов прошлого века, когда мой отец окончил с золотой медалью школу и удрал в Одессу, чтобы поступить в мединститут. Но вначале пошел работать на маслозавод. Набивал сапоги семечками и этим питался. И для того чтобы его поддержать, вся семья перебралась в Одессу -тогда давали маленькие наделы земли в пригороде, в таких районах, как Пересыпь, к примеру. Дать образование остальным детям, дочкам, родители не могли, а сын, понятно, - самое главное. Так начался процесс ассимиляции. У отца лишь одна сестра вышла замуж за болгарина. Моя мама - русская.
- Семья поддерживала вас, когда вы были студентом?- Очень поддерживала. На нашем курсе вообще все выживали благодаря родителям. И я выучен только благодаря тому, что мама и папа помогали. Надо сказать, мы были достаточно инфантильными, все очень рано женились, как правило, еще в институте. Кто нам устраивал свадьбы, кто занимался тем. где мы будем жить после свадьбы? Родители. Они не только дали мне образование, не только два раза меня женили, они мне еще до тридцати лет позволяли заниматься моей профессией. Зарплата у меня была 120 рублей, и перевод в сто рублей каждый месяц лежал на почте.
Работа в театре
- И вот вы попали в один из лучших театров страны, в БДТ под руководством Товстоногова...- Да. И только я пришел в театр, как сразу был лишен премии. С женой и сыном я жил в общежитии при театре. Соседями нашими были Света Крючкова с мужем, замечательным оператором Юрием Векслером, еще был дворник с женой, оба - специалисты по китайскому языку и диссиденты, все время с текстами Солженицына, и благодаря им мы многое прочли. Была еще одна актриса, и один актер, которого поселили в ванной. И мы лишились ванной...
Так вот о премии. Детская коляска не проходила через турникет проходной, и мне открывали ворота. Я выхожу, а в это время во двор въезжает машина главного режиссера, Георгия Александровича Товстоногова. И он говорит: «Ну что, Юра, погулять?» - «Да, погулять с ребенком хочу». - говорю я. «Ну что же. погода прекрасная, город изумительный, есть на что посмотреть. Счастливой прогулки!» И я пошел. А когда вернулся, узнал, что все это время тля репетиция в театре и я в ней должен был участвовать. С тех пор если я куда-то опаздываю, у меня начинается приступ тошноты. Не выношу опозданий. И не прощаю опозданий другим. Даже хороших друзей терял из-за этого.
- Вы сказали однажды, что театр стал для вас шоком, почему?- Потому что - полное несоответствие твоим амбициям: казалось, что ты абсолютно выучен, а возможности это применить - никакой. И в то же время я - один из самых счастливых актеров. Молодым сейчас везет с интересными режиссерами. парадоксальными, но с гениальными они не работали. А я мог сидеть в зале. к сожалению, не стоя на сцене, - и все впитывать. Моя фора - это те, кто выучил меня в ГИТИСе, и 18, пусть трагических с точки зрения личного успеха, лет в этом театре. Того, что мне дал театр, мне хватит еще лет на двадцать...
- Труппа театра была очень звездная по составу. «Старики» молодых актеров притесняли?- Когда я туда пришел, там уже существовала система звезд. Лебедев, Стржельчик, Басилашвили, Лавров, Копелян, Макарова, Шарко. С одной стороны, звезды на сцене, а с другой - невероятно демократическая атмосфера за кулисами. Вот где мы были все равны. Там было очень мало того, что принято называть театральным г... Молодых артистов они допускали к себе, домой приглашали, на гастролях опекали. Причем не так. как можно подумать: «И вот мхатовские «старики» взяли под свое крыло пятую студию МХАТа». Без этого пафоса, без Качаловеских интонаций - искренне, по-домашнему. Дело в том. что у Товстоногова была абсолютная монархия. Он делал нас всех равными перед ним. Они его боялись так же, как и мы, и это нас делало равными внутри. Статус ощущался на выходе. Кто на чем уезжал, кто в каком кино снимался и как кого на гастролях принимали зрители. Много лет я дружил с Олегом Басилашвили. Когда тебе 21, а народному артисту 45, кажется, это пропасть, бездна, а ее не было.
- Если бы не перестройка, вы, наверное, из театра не ушли бы?- Все самое лучшее и непростое произошло у меня в жизни именно благодаря перестройке. Все решения, которые я принял, потому что понял, что их можно начинать принимать, можно начинать что-то делать, а не просто валяться
на диване.
Заключительную часть интервью вы можете прочать, перейдя по
этой ссылке 
